Неточные совпадения
Я помню, что кто-то будто бы повел меня за руку, со свечкой в руках, показал мне какого-то огромного и
отвратительного тарантула и стал уверять меня, что это то самое темное, глухое и всесильное
существо, и смеялся над моим негодованием.
Но едва только Ашанин стал на ноги, придерживаясь, чтобы не упасть, одной рукой за койку, как внезапно почувствовал во всем своем
существе нечто невыразимо томительное и бесконечно больное и мучительное. Голова, казалось, налита была свинцом, в виски стучало, в каюте не хватало воздуха, и было душно, жарко и пахло, казалось, чем-то
отвратительным. Ужасная тошнота, сосущая и угнетающая, словно бы вытягивала всю душу и наводила смертельную тоску.
Я помню, что кто-то будто бы повел меня за руку, со свечкой в руках, показал мне какого-то огромного и
отвратительного тарантула и стал уверять меня, что это — то самое темное, глухое всесильное
существо, и смеялся над моим негодованием…
Баронесса Тереза фон Гейленштраль была тем «чистым, неземным
существом», на котором впервые отдохнули глаза и чувства Артура после
отвратительной парижской жизни. Артур сделал слишком резкий поворот от разгула к труду благодаря не одному только уважению к науке: этому повороту много способствовала и баронесса. Без нее не было бы полного обновления.
— Все еще неважно. Но это пустяки. Еще несколько дней ожидания, и вы… Так вам понравились музеи, Вандергуд? Когда-то и я отдал им много времени и чувства. Да, помню, помню… Вы не находите, Вандергуд, что человек в массе своей
существо отвратительное?
Может ли необыкновенный человек, призванный послужить человечеству, убить самое ничтожное и самое безобразное человеческое
существо,
отвратительную старушонку-процентщицу, которая ничего, кроме зла, не причиняет людям, для того чтобы этим открыть себе путь в будущем к облагодетельствованию человечества.
Служа живым напоминанием минувших отношений к жалчайшему
существу, которого она теперь так сильно стыдилась, ее собственные дети становились ей ненавистны, потому что самый факт их рождения служил ей укором, напоминал ей о минутах самых
отвратительных и лишал ее права сказать, что она уберегла что-нибудь, что-нибудь сохранила ненарушимым и неоскверненным.